Глава 33. Первая жена законная (?)

Глава 33. Первая жена законная (?)

…я угождаю всем во всём, ища не своей пользы…

В сравнении с суматошной Москвой, где все куда-то торопятся, бегут… так что не остановишь спросить, как пройти до ЦУМа и пр., Ленинград выглядит величаво спокойным… И люди на улицах такие же неторопливые, приветливые и вежливые… И кажется, не жители Ленинграда, а некие пришлые устраивали там кровопролитные революции… И не в Ленинграде, в декабре 1916‑ого пустили под лёд того, кто, говорят, изрек царице: «убьют меня, убьют и вас, погибнет и Россия» (А меня монах Распутин изумил другим пророчеством, после некоего события, имевшего место в 1893 году: «Отныне, каждые 12 лет Россия будет „издыхать от страха“…». И если пройтись по тем датам — 1905, 1917, 1929, 1941 и далее, то поневоле поверишь мистике чисел).

При всяком посещении славного города, который и в осаде был — сколько и Иерусалим осаждался Навуходоносором — 900 дней, я старался не пропустить возможности побродить по тихим улицам так полюбившегося мне города, постоять на набережной когда Нева, как не совсем укрощенный зверь вздыбливается у самых твоих ног…

На сей раз нам было не до любования городом. Нам предстояло во исполнение, извините, чьей-то дури, разыскать Антонину Прокофьеву, — ту самую с которой в 1939 году Алексей Прокофьев «расписался на одну ночь»… И взять у неё расписку, что она его не хочет (?!). Нужную нам улицу мы нашли без особого труда. Но дом, точнее весь квартал, к нашему смущению, был огорожен высоким кирпичным забором. Мы обошли вокруг в поисках входа, но… вход был только в одном месте через проходную, охраняемую людьми в военной форме. Мы остановились на некотором расстоянии от проходной и заметили, что все заходящие предъявляют пропуск.

Для нас такое, даже в черте города, не удивление. Вопрос — как нам туда войти. И первое, что пришло мне в голову: давай станем невдалеке и будем ожидать её здесь… не может же быть, чтобы она не работала, или не вышла в магазин за покупками, или куда там ещё. Но Алексей так посмотрел на меня, что и без слов стало понятно — он её не узнает, как и она его — ведь последний раз они виделись 22 года тому назад! И я ещё раз подумал, что послать его к ней могли только у кого с умом не все в порядке! А что я согласился — был у меня ум?!

Мы ещё раз обошли вдоль забора тот квартал, но… разве что попробовать перелезть через забор. Но и такой вариант Алексей не одобрил. И тогда мне пришла в голову не совсем здравая идея, но однажды меня выручившая — в 58 году не имея возможности купить билет, я прошел на американскую выставку в Сокольниках, даже обрывка газеты, как гипнотизёр Мессинг, не предъявляя контролёру, а просто помолился в духе: Господи, Ты выводил Петра из темницы, а мне нужно туда… и пошел. А когда подошла моя очередь, то контролёр вместо обычного: «Ваш билет?», вдруг стала меня торопить: «проходите, проходите, не задерживайте других». И я прошел (это на той выставке, где я вышел на гида-баптистку и вынес оттуда 12 библий).

Так почему бы не попробовать и здесь? Мы пошли в ближайший сквер, и помолились… и повременили, чтобы, на случай если она работает, уже была дома. А тем временем я нашел почтовое отделение связи и взял там чистый бланк телеграммы. «От фонаря» написал исходный номер, дату и время и известный нам адрес Антонины Прокофьевой. И уже не помню, какой-то текст, чтобы в случае, если меня с той телеграммой не пропустят на проходной, она ожидала нас у справочного бюро ж/д вокзала (но моя цель была, конечно, встретиться с ней лицом к лицу).

Около 6 часов вечера я взял телеграмму в руку, повесил через плечо сумочку, а вид дополнял форменный китель работника связи, и быстрым шагом направился прямо через проходную, и не останавливаясь, кричу: Срочная телеграмма Прокофьевой Антонине. Стоявший за барьером военный протянул руку: «давай, мол, сюда, мне» (а так и «положено»!). Но я спешу.. и на ходу отвечаю: нет, срочная, нужно лично… А сам вперёд, чуть ли не бегом… Военный что-то еще крикнул вдогонку, но не требовательно, с чего я понял: номер удался. И уже уверенно поспешил вперед по аллейке к ближайшему дому, а там уже сориентировался. Нужная мне квартира была на первом этаже, помнится, двухэтажного дома. Как обычно, громко постучал в дверь и тут же толкнул её. Дверь оказалась не запертой и я вошел в небольшую переднюю, а впереди кухня и у плиты две женщины, которые обе враз обернулись на стук… Но одна из них, строго глядя на меня в упор: «Вам что?!…»

Ясно, хозяйка она. И я обращаясь к ней, твердым голосом говорю экспромтом, первое что пришло в голову:

— Здесь телеграмма вам, но я должен сначала зачитать её «тет‑а‑тет», а потом вручить.

Неожиданно для меня она тут же обращаясь к другой, которая очевидно была домработницей, говорит:

— Ты уже не нужна. Можешь быть свободна до завтра.

Домработница мгновенно снимает передник (фартук) и уходит. А Антонина, это была она, по прежнему строго и явно недовольным тоном:

— Я вас слушаю… А я, не давая ей времени осмыслить, окрыленный неожиданным везением, говорю прямо о цели моего визита:

— Если вы хотите встретиться со своим мужем, Алексеем Прокофьевым, которого вы не видели 22 года, я могу сегодня вам устроить эту встречу — выпалил я на одном дыхании, и теми словами, сам того не думая, словно ошпарил её кипятком.

— Я не знаю никакого Алексея, — сорвавшимся вдруг голосом выкрикнула она. А я смотрю на неё, и от изумления у меня наверное, округлились глаза — такое вижу впервые в жизни, чтобы у 45‑летней женщины от одного упоминания имени её возлюбленного, на лице вдруг заалел румянец, а глаза стали какими-то… что аж у меня дух перехватило. Тут и слепой увидел бы Божье чудо: беззаветную женскую любовь, которую она сохраняла в глубине души целую вечность! Невероятно, но факт. И мне не составило особого труда «довести» до нужного завершения свою миссию «сводника»:

— У меня нет времени играть с вами в «кота-мышки»; еще раз повторяю: Ваш муж Алексей Федорович хочет с вами встретиться. Он ждет недалеко, в условленном месте. И я могу вас к нему препроводить.

А дальше случилось такое, что мне хотелось бы снова и снова его повторить, настолько оно балдёжно. Она вдруг стала по стойке «смирно», только что не щёлкнула каблуками и, звонким, немного игривым голосом произнесла:

— Разрешите переодеться. Конечно, я ей разрешил, только для пущей важности приказал:

— К телефону не подходить, — так как сквозь открытую дверь в комнату я успел увидеть на стене висевший телефонный аппарат.

— Слушаюсь… — и она развернулась, как по команде «кругом», пошла в другую комнату, открыла дверку шифоньера и стоя за нею стала переодеваться, так что я видел только её ноги.

Спустя несколько минут она вышла ко мне… и тут я потерял дар речи — очевидно, настоящее безумие вести к Алексею, который как минимум пол года не живёт с Пашей Марковной, вести такую обаятельную и пылающую любовью женщину. Не помню, что было у неё на голове, но платье — бархатное, темно зеленое поле и на нем огромные ярко красные маки… это я запомнил. И она сама — по военному подтянутая, стройная, с красивой фигурой, которой позавидовали бы и 20‑летние. А глаза…, цвета глаз не помню, но они искрились и сияли… и такую «секс-бомбу» я должен подложить тому, дружбой которого дорожил и втайне гордился?! Но делать было нечего — дорога к отступлению отрезана! А вообще, потрясающе, как женщины могут мгновенно преображаться…

Мы вышли молча. На проходной она что-то невнятно сказала военному, вроде: «Он со мною» и мы пошли вдоль по набережной. Затем я тихо шепнул продолжать движение, а сам стал «завязывать шнурок на ботинке». Убедившись, что за нами нет «хвоста» — ох, уж, конспираторы (!?) и, догнав её, пояснил, что Алексей, как верующий в Бога, находится в розыске, а всё прочее объяснять я благоразумно оставил ему.

Вот и скамеечка на которой он сидя горячо молился и ждал ответа, который явно оказывался «не на добро». Завидев нас он вскочил и сделал несколько шагов в направлении к нам… А я, словно не целованный юноша, стыдливо отвернулся, чтобы если и будут спрашивать, то уже не врать, что не видел того пикантного момента… А спустя некоторое время повернувшись, понял что их беседа затянется, и я — третий лишний — сам предложил, что мне нужно отлучиться на пару часов. И ушел оставив их одних… И до меня только долетели обрывки его слов: «А это моя дочь…» Ага, пытается на дороге ей к нему поставить преграду — подумал я — но разве фото его дочери может угасить лютую как смерть, её любовь к нему?!

Вернулся я к ним когда уже вечерело (но там и ночью светло) и застал их стоящими рядом и сразу почувствовал неладное. Ясно — мелькнуло в мыслях — нужно думать не о «разводном письме», а как унести ноги, пока взаимно не возгорелось у него сердце от её пламени. А она, не особо таясь, тут же стала излагать вслух свою просьбу, в то время как Алексей стоял молча опустив голову, всем своим видом давая понять: SOS…, но меня ни о чём не спрашивай, решай сам, что делать. Она же, ободрённая его готовностью к капитуляции, стала немного по-женски, наивно втолковывать и мне то, в чём уже убедила его. При чем, говорила совершенно не тем голосом, каким несколько часов назад попросила: «Разрешите переодеться», и не стоя по стойке смирно, а давала понять, что вопрос уже решен и согласован, и только требуется небольшая формальность — моё согласие.

То был её первый просчёт — своим тоном она возбудила во мне желание не соглашаться, а сражаться до последнего. Но она — не кошка, которую можно погладить и тут же скинуть на пол со своего колена, а женщина ожидавшая его сверх надежды с надеждою, и сохраняющая не только его фамилию, а цельную любовь; и которая истосковалась за ответной любовью, хоть была и в генеральском чине, как я потом узнал.

— Времени оказалось мало, а мы не всё обсудили, ведь 22 года не виделись, — начала она плести свою паутинку, — да и место здесь не совсем подходящее, нам бы посидеть за чашкой чая, потолковать… отпустите его… а утром, даю слово, я сама приведу его сюда в полной сохранности. И за вас.. я позвоню и закажу вам номер в гостинице, здесь недалеко. Все расходы за мой счет.

А я бегаю взглядом то на Алексея, то на неё, и вполне даю отчет: отдать его ей на всю ночь — пиши пропало: съест до утра и косточек не останется. Нет, любым способом не дать тому случиться. Почему и сказано: «Бегайте блуда!» И какая там «расписка», что она его не хочет. Да убей её она не даст.

И я, пожалуй впервые в жизни, принимаю решение соврать ради спасения друга (и получилось, и совесть не осудила, потому что «цель оправдывает средства», да?!)

— Это не возможно; у нас билеты на самолет на утро (она верит мне не рассуждая, что кто в розыске, самолетом не летает. Но не отступает).

— Я возьму вам билеты на следующий рейс. — Теперь я в затруднении, какое следующее враньё придумать. И придумываю, так как следующее, потянутое первым, дается легче.

— Другой рейс нельзя. Нас будут встречать именно с этого рейса, чтобы проводить куда мы сами сейчас не знаем. А чтобы сообщить им о задержке у нас нет их номера телефона. Моё враньё оказалось правдоподобным и озадачило её. И тут она поторопилась так как не знала ещё, что верующие могут «свято врать» — поверила, но понадеялась на силу своей любви, и решила, что ей вполне достанет времени и до полуночи…

— Хорошо. Тогда отпустите его до 12.00. Не отвечая ей, я ещё раз взглянул на него и беззвучно спросил: Ну, что, станет силы выдержать 3‑х часовую осаду? Но он по прежнему стоял глядя куда-то в сторону… А она своим женским чутьём угадывает, что мне нечем возразить и упираться, что она выиграла его и предвкушая… заторопилась, переступая с ноги на ногу, откровенно посмотрела на меня своими и в сумраках светящимися как у кошки, глазами… И мне ничего другого не осталось, как согласиться. И моё предупреждение, что в 12 и не минутой позже я жду его на этом месте, она уже не слышала, а подхватила «своего» Алексея под руку и почти бегом повела к себе домой…

Потом я узнал, что она работала в военной академии им. Фрунзе, преподавателем. Чуть ли не в чине генеральском. Поэтому и жила в том закрытом «военном городке». Понимаю, вам не терпится узнать, дождался ли я его в 12.00. Отвечаю — нет! В 12 он не пришел. Но и я с Ленинграда не уехал на следующий день… И что скажу ещё — сегодня оглядываясь назад невольно приходит на мысль: а не сглупил ли Алексей Прокофьев что решил угождая всем во всём, послушаться сестёр, тех кто походя продаст его с потрохами, и не положит за брата душу — так стоило ли угождая таким, терять из-за них свою душу?!? Ибо смею заверить вас, что бы там, в доме Антонины Прокофьевой не произошло — она стала для него, как Мелхола для Самсона.

В 12.00, не дождавшись его, я сам пошел поближе к проходной и не теряя её из вида торопливо ходил взад-вперед. Ходил и думал, думал и вопиял к Богу. Хотя сильно тормозила мысль, что мы сами влезли в то искушение…

Затем вспомнился из «Повести временных лет» случай, как молодой монах был схвачен и ведён татарами в Крым на невольничий рынок. А одна знатная княжна, вдова, увидела его в толпе пленённых, влюбилась, как говорится, с первого взгляда, и тут же выкупила его. Привела в дом, обмыла, одела, покормила и стала его искушать своей любовью… Точно не помню, но знаю, маялась с ним она не менее года. А он молился и об одном просил Господа — дать ему силы сохранить свой обет… И окончилось тем, что та княжна в конце концов рассвирепев приказала: «Если не мне, то и никому..»… отрезала, а его самого выгнала прочь из своего имения. И он ушел славя Бога.

Но насколько мне известно, то был за всю историю христианства единственный случай. А так, если нормальных мужчину и женщину запереть в комнату, то спустя год, там окажется как минимум трое. И никто не лги на истину о какой то там святости.

 

 

Будьте Здравы. 17 февраля 2008. Спокен, США.